Лирика
В ранних стихах Мандельштам провозглашает необходимость осязательного восприятия природы: «Нет, не луна, а светлый циферблат Сияет мне, и в чем я виноват, Что слабых звезд я осязаю млечностъ?».
Он поэт конкретики. Некоторые вещества Мандельштам впервые ввел в русскую поэзию образами: чернозем, глина, песок, кремень, грифель, солома, шерсть, мех, соль, мед, деготь («Кому зима — арак и пунш голубоглазый…» (1922), «Грифельная ода» (1923), «Армения» (1930) и др.). Даже такой поэтический символ, как роза, у Мандельштама становится веществом: «хлопья черных роз летают», «роза землею была».
Поэт предпочитает неподвижное, вечное: у него «воздух», но не «ветер»; «вода», но не «поток». Нет стихии, смены времен года и суток. Даже звезды у Мандельштама тяжело висят, «всюду те же» (в этом Мандельштам — антипод А. Блока). У всех предметов есть вес, определенная тяжесть — у снега, даже у пара; «вчерашнее солнце» несут на носилках («Чуть мерцает призрачная сцена…» (1920), «Сестры — тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы…» (1920), «1 января 1924»).
Излюбленные образы Мандельштама — камень (в ранних стихах, сборник «Камень», 1916), земля (в поздних — «Чернозем», «Стансы», «Да, я лежу в земле, губами шевеля…», 1935; «К пустой земле невольно припадая…», 1937). Мандельштам очень любил Армению, «орущих камней государство», ее «мертвые гончарные равнины», «черной кровью запекшиеся глины» (цикл «Армения»).
Поэту практически чужда игра света, переливы красок: в его изображении природных явлений доминируют прозрачный и черный цвета. Зато предельно четко Мандельштам стремился передать «суставчатые», «перепончатые» формы живых существ в их многочисленности. Около двадцати стихотворений поэт посвятил насекомым — осам, пчелам, стрекозам, кузнечикам (это примерно столько же, сколько во всей русской поэзии XIX в.!). Любимая птица Мандельштама — ласточка.
Мастер «потусторонних», мистических пейзажей, перекликающихся с античной мифологией, Мандельштам рисует блаженные поля, призрачные леса, нежные луга — обитель мертвых («Когда Психея-жизнь спускается к теням…», «Я слово позабыл, что я хотел сказать…», «Я в хоровод теней, топтавших нежный луг…», 1920).
Еще один излюбленный образ для Мандельштама, один из центральных в его поэзии, — Рим, вершина и средоточие цивилизации, место обитания и смысл человека. Черты Рима несут Петербург-Петрополь, Феодосия, Москва. Это не место, а особое состояние души, не сам мир, а взгляд на него, слегка окрашенный мрачноватыми и царственными тонами.
Пафос чужд Мандельштаму. Его муза звучит торжественно, но никогда — пафосно. Инстинкт певца помог поэту не сфальшивить ни в одном из своих произведений.
